Кура - высокий жилистый парень - привстал и протянул руку. Я пожал ее.

Встречи с Ваней Курицевым в его магазине (а больше нигде мы и не виделись толком) всегда начинались одинаково: я входил и, пробираясь сквозь густо растущие полки с товарами, снимал наушники; улыбаясь, Кура поднимал глаза, откладывал планшет, иногда книгу, и шел в подсобку за моим спецзаказом; завязывался разговор.

- Как прошла премьера? - кричал из подсобки Ваня.

В «Лавочке» - Кура безразлично относился к тому, как называют его детище другие, но сам он употреблял только «Лавка» - не было прилавка. На его месте стоял тяжелый дубовый стол цвета медвежей шкуры. Я сел сбоку, сумку сбросил на пол. В подсобке что-то зазвенело, я услышал звук бьющегося стекла,  но ругательств не последовало.

- Отлично. - Секундная пауза. - В отличие от «Жгучего любовника».

Ваня появился, сел, на стол положил продолговатую коробку песочного цвета. На ее боку большими черными буквами был выведен вписанный в круг знак бесконечности .

- Много выручил?

- Несколько тысяч.

Ваня многозначительно промычал.

На полотне памяти прокручивалась запись последнего выступления. Премьера. «Эксперимент» - трагедия в трех частях о детях, познавших вместо радостей походной жизни черную желчь утраты родителей и выживания под гнетом ученых и военных. Постановка получилась действительно удачной. Режиссер - молодой очкарик Марк Брутский - мгновенно вырос в глазах администрации театра.

- Почему ты получаешь так мало?

- Не меньше тебя.

- Но ты-то выступаешь на сцене, ты ведущий актер театра, - задумался Ваня. - А я владею Лавочкой всякой всячины

Я поправил коробку, чтобы ее борт был параллелен краю стола.

- Ваня, мы знакомы с пятнадцати. Десять лет. Мы ссорились? – Я не дожидался ответа. - Нет. Давай не будем о деньгах.

Кура в ответ лишь пожал плечами. Мы посидели в тишине с минуту-две, а потом меня прорвало:

- Театр называется «Абажур». Его открыли в 2001 несколько писак из тех, кто громко дебютируют, но сдуваются с остальными произведениями. Кажется, их   публиковали заграницей, потому что деньги у них куры не клевали: постоянно светились в новостях, мол, купили то, выкупили это. Им прозвали «рускими Бегбедерами», но дальше этого не пошло. В общем, поняли они, что пролетают в мире литературы, сложили оставшиеся деньги - сумма не слабая - и основали «Абажур: театр независимых и амбициозных». У них тяга к тягомотным названиям. У одного роман назывался «Луч надежды под легким парусом: из Москвы в Сидней и обратно», представляешь?

Ваня улыбнулся. Пока я говорил, он поставил греться электрический чайник, а на стол выложил набор глиняной посуды для пуэра.

- Твою мать, у тебя и под столом склад?

- Порядок для дураков, гений же властвует над хаосом. - Он посмеялся. Цитаты из социальных сетей всегда нас смешили. - На тебя заваривать?

- Не задавай глупых вопросов, - сказал я и продолжил: - На сцене «Абажура» - основатели купили обветшалый «Casa de cultura» на Трубной - ставят свои постановки свежеиспеченные режиссеры, чей потенциал прет, как бегущее молоко; горячие головы сценаристов всегда могут рассчитывать на постановку; молодые актеры павлинятся, как можно, - кто им запретит?

- А, я понял, за такой арт-хаус, - (я щелкнул пальцами, вот оно, "арт-хаус")   - мало кто готов платить.

- Именно. Нет, конечно, порой бывают действительно толковые постановки, но они теряются в череде бестолковщины. Театр снискал дурную славу. Помнишь «Жгучего любовника»?

- Да, конечно. Ведь только после него ты стал моим постоянным покупателем, - сказал Кура.

Он всматривался в коробку, словно она покрыта узорами или сплошь и рядом усеяна цветами.

- Его поставила девочка - лет двадцать от роду, мышиные волосы, карие глаза, - начитавшись «Пятьдесят оттенков серого». Заявилась в безоблачный, мать его, день к Михайловне. Михайловна – это типичная баба, плотно заштукатуренная белым, с ярко красными губами и жеманными повадками. Видать, ее припекло, потому что услышав, что в каждом акте будет сцена секса, она мигом дала зеленый свет.

Сквозь маленькое окошечко над столом на лицо бросились хрусталики света. Кура разлил пуэр по маленьким пиалам. Аромат влажной земли смешивался с ореховыми нотками, создавая тихую и плотную атмосферу спокойствия.

- Выразился, извини, - сказал я.

- Да брось ты, - он отмахнулся.

- Постановка провалилась. К счастью или к горю, мне досталась в ней главная роль. Мою актерскую игру оценили, именно тогда я и вырвался в ведущие актеры. И жизнь пошла вверх, гонорары выросли, постановки приходило посмотреть достойное общество. – Я вздохнул.

Мы пили чай. Где-то в глубине лавки звякнул колокольчик над входной дверью, звон замер, а потом повторился – дверь закрыли. Может, ошиблись адресом.

- Слышал по метод Станиславского? - спросил я.

- Да, ты рассказывал.

- Прости. Ты же знаешь, я забывчивый.

- Я тоже, так что напомни суть этого метода, пожалуйста.

На секунду мне показалось, что я навязываюсь, а Кура только поддерживает разговор. Такое все чаще происходило со мной в последнее время. Апатия, недовольство и тревога регулярно совершали набеги на меня, одерживая победу в каждой битве за кусочки моего сознания.

- Я тебя не задерживаю? Может, у тебя дела?

- Все в порядке.

Все в порядке. Не припомню, чтобы Кура отвечал иначе.

- Ну, метод Станиславского, - сказал я, в голове перебирая всю информацию о нем, стараясь вместить весь объем знаний в короткое сообщение.  - Если в общем, - (Кура кивнул и улыбнулся) - актер не просто играет, а еще до представления вживается в образ: меняет круг общения, окружение, старается выработать привычки, мыслить и говорить, словно он живет своим персонажем. На сцене это позволяет проникнуть в сюжет, в взаимосвязь отношений и чувст, в диалог, актер импровизирует и, так сказать, раскрывается.

Ваня кивнул мне. Он редко говорил. Его кивки и улыбки, которыми он одаривал собеседника, можно назвать одобряющими. Ваня одобряюще кивнул мне.

- Для "Жгучего любовника" я решил воспользоваться методом Станиславского. Раньше я просто читал текст постановки и делал свою работу, а тут ситуация с Анна-Марией, статика в жизни меня пугала, я подумал:"Новизна мне не повредит". Главный герой "Любовника" - имя у него дурацкое - Пьер - имеет привычку связывать своих дам. Спасибо за веревки, кстати.

- Путы - не веревки. Не за что. Ты сказал про Пьера в настоящем времени, словно у тебя самого такая привычка?

- Нет, я же не покупал у тебя их месяц.

- И все же ты вернулся. Путы у меня были припасены, кстати. Что случилось? - Куряй улыбнулся. - Понравилось?

Я лишь усмехнулся в ответ. Это не совсем честная реакция, но я сам не знал, почему. Дела шли ровно. Может, таким изощренным способом мне хотелось вернуться во времени, к тем ощущениям свободы и вседозволенности, ко времени стремительного роста? Застой в жизни пугал.

- Ты бросил? - Кура мягким голосом вкрался в мое сознание.

Фен. Фенамин. Белый порошок энергии, смешанный с толченым мелом или известью, в худших случаях - с крахмалом, мукой, сахарной пудрой. Дозировать разведенный порох легче.

- Нет, насыпай. Мел?

Кура достал с полки позади себя книгу из черной кожи, положил ее на столик, откуда предварительно убрал бьющуюся посуду. Из нагрудного кармана   материализовалась маленькая бамбуковая трубочка. Оттиснутый в коже крест он заполнил порошком. Я смахнул выходящие за контур песчинки.

- Да.

Закончив с первым крестом, я потребовал второй. Доза была ощутимее меньше привычных, но Кура отказал.

- Подожди. Этого будет достаточно, тем более после пуэра. - (Я промолчал) - Ты свободен в субботу вечером? Мне не помешала бы твоя помощь, и разговор есть.

Я не стал отказывать. Последние две недели я коротал вечера в обнимку с бутылкой вермута на полыни (мать его обожала), а так недолго алкоголиком стать. Я ощутил укол совести, с  подъема вверх в театре перестал навещать своего единственного друга. "Да, конечно", - два слова, произнеся которые, я успокоился.

- На днях ко мне приходила девушка, Арина. Пока я выпытывал, что ее интересует - заказ действительно редкий и необычный, - мы разговорились. Ее парень писатель. Или поэт, я не помню. Так вот…

Ваня рассказал, что Гримм называет состояние, наступающее после половины дозы "рабочим ходом": пульс  учащается, но не ощутимо; информация быстро и легко укладывается в голове, если что-то учить; отходняк не так тяжело переносится. Слушая Куру, я осматривался. Мы никогда не нюхали в Лавочке, я никогда не был так сосредоточен. Глаза вычленяли детали творческого беспорядка и анализировали их. Три полки, уходящие к выходу из помещения, и шкафчики у стен ломились от обилия вещей. Мое внимание привлек альпийский рог, занимавший всю нижнюю ближайщую ко мне полку. Кремового цвета, двухметровой длины, раструб украшала изощреная резьба. Я поежился. «Звук от такого выбьет душу из любого», - подумалось мне. Ваня предложил добить здоровье косяком, но я отказался. У ножки дальнего шкафчика в лежу красного лежали измазанные осколки. Множество восьмигранных склянок стояло в шкафчике, по самые запечатанные крышки заполненные густой, почти черной жидкостью.

Мне захотелось удалиться. Мысли о Анне-Марии затуманили глаза, фен подсказал решение: «Иди домой пешком, иди прямо сейчас». Время близилось к десяти. Я попрощался с Курой (он удивился столь скорому уходу, но ничего говорить не стал) и вышел в вечернюю похладную осень. Моросил дождь. По дороге домой я размышлял над вопросами: почему Лавка работает допоздна, что Куряй продает, чем заняты Анна-Мария и, главное, когда использовать путы. К моменту, когда я бухнулся лицом в подушку, мысли о путах лениво переплетались с эротичными фантазиями, не оставляя места ничему другому. Плевать на все, разберусь в другой день. Я чувствовал себя ковром, из которого выбили пыль. Золотую.